Отправлено: 26.03.07 21:00. Заголовок: Иван Ефремов

 Отправлено: 26.03.07 21:02. Заголовок: Re:

Иван ЕФРЕМОВ
БЕЛЫЙ РОГ

В бледном и знойном небе медленно кружил гриф.
Без всяких усилий парил он на огромной высоте, не шевеля широко
распластанными крыльями.
Усольцев с завистью следил, как гриф то легко взмывал кверху,
почти исчезая в слепящей жаркой синеве, то опускался вниз сразу на
сотни метров.
Усольцев вспомнил про необычайную зоркость грифов. И сейчас, как
видно, гриф высматривает, нет ли где падали. Усольцев невольно
внутренне содрогнулся: пережитая им смертная тоска еще не исчезла.
Разум успокоился, но каждая мышца, каждый нерв слепо помнили пережитую
опасность, содрогаясь от страха. Да, этот гриф мог бы уже сидеть на
его трупе, разрывая загнутым клювом обезображенное, разбитое тело...
Засыпанная обломками разрушающихся обнаженных скал долина была
раскалена как печь. Ни воды, ни деревца, ни травы - только камень,
мелкий и острый внизу, обрывисто громоздящийся угрюмой массой вверху.
Разбитые трещинами утесы, нещадно палимые солнцем...
Усольцев поднялся с камня, на котором сидел, и, чувствуя
противную слабость в коленях, пошел по скрежетавшему под ногами щебню.
Невдалеке, в тени выступающей скалы, стоял конь. Рыжий кашгарский
иноходец насторожил уши, приветствуя хозяина тихим и коротким ржанием.
Усольцев освободил повод, ласково потрепал лошадь по шее и вскочил в
седло.
Долина быстро раскрылась перед ним: иноходец вышел на простор.
Ровный уступ предгорий в несколько километров ширины круто спускался в
бесконечную степь, затянутую дымкой пыли и клубящимися струями
нагретого воздуха. Там, далеко, за желто-серой полосой горизонта,
лежала долина реки Или. Большая быстрая река несла из Китая свою
кофейную воду в зарослях колючей джидды и цветущих ирисов. Здесь, в
этом степном царстве покоя, не было воды. Ветер, сухой и горячий,
шелестел тонкими стеблями чия[Чий - высокий, растущий пучками злак
среднеазиатских степей.].
Усольцев остановил иноходца и, приподнявшись на стременах,
оглянулся назад. Вплотную к ровной террасе прилегала крутая
коричневато-серая стена, изрезанная короткими сухими долинами,
разделявшими ее гребень на ряд неровных острых зубцов. Посредине, как
главная башня крепостной стены, выдавалась отдельная отвесная гора. Ее
изрытая выпуклая грудь была подставлена знойным ветрам широкой степи,
а на самой вершине торчал совершенно белый зубец, слегка изогнутый и
зазубренный. Он резко выделялся на фоне темных пород. Гора была
значительно выше всех других, и ее острая белая вершина походила на
высоко взметнувшийся в небо гигантский рог.
Усольцев долго смотрел на неприступную гору, мучимый стыдом. Он,
геолог, исследователь, отступил, дрожа от страха, в тот самый момент,
когда, казалось, был близок к успеху. И это он, о ком говорили как о
неутомимом и стойком исследователе Тянь-Шаня! Как хорошо, что он
поехал один, без помощников! Никто не был свидетелем его страха.
Усольцев невольно огляделся кругом, но палящий простор был безлюден -
только широкие волны ветра шли по заросшей чием степи и лиловатое
марево неподвижно висело над уходившей на восток горной грядой.
Иноходец нетерпеливо переступал с ноги на ногу.
- Что же, Рыжик, пора нам домой, - тихо сказал геолог коню.
И тот, словно поняв, выгнул шею и двинулся вдоль уступа.
Маленькие крутые копыта отбивали частую дробь по твердой почве.
Быстрая езда успокаивала душевное смятение геолога.
С крутого спуска Усольцев увидел стоянку своей партии. На берегу
небольшого ручья, под сомнительной защитой филигранных серебристых
ветвей джиддовой заросли, были раскинуты две палатки и поднимался едва
заметный столбик дыма. Подальше, уже на границе степи, стоял толстый
карагач, словно обремененный тяжестью своей густой листвы. Под ним
виднелась еще одна высокая палатка. Усольцев посмотрел на нее и
отвернулся с привычным ощущением грусти.
- Ребята не вернулись еще, Арслан?
Старообразный рабочий-уйгур, мешавший плов в большом казане,
подбежал к лошади.
- Я сам расседлаю, а то пригорит у тебя плов... Есть не хочу,
жарко...
Узкие темные глаза уйгура внимательно взглянули на Усольцева.
- Наверно, опять Ак-Мюнгуз[Ак-Мюнгуз - Белый Рог (уйгурск.).]
ездил?
- Нет... - Усольцев чуть-чуть покраснел. - В ту сторону, но мимо.
- Старики говорят - Ак-Мюнгуз даже орел не садится: он острый,
как шемшир[Шемшир - меч.], - продолжал уйгур.
Усольцев, не отвечая, разделся и направился к ручейку. Холодная
прозрачная вода дробилась на острых камнях и издалека казалась лентой
измятого белого бархата. Звонкое переливчатое журчание было исполнено
отрады после мертвых, раскаленных долин и свиста ветра.
Усольцев, освеженный умыванием, улегся в тени под зонтом, закурил
и погрузился в невеселые думы...
Сознание поражения отравляло отдых, вера в себя пошатнулась.
Усольцев пытался успокоить свою совесть размышлением о признанной
недоступности Белого Рога, но это ему не удалось. Глубоко задетый
своей неудачей, он невольно потянулся к той, которая уже давно была
его неизменным другом, но только... в мечтах.
Сегодняшняя неудача надломила волю. Вопреки давно принятому
решению, Усольцев поднялся и медленно пошел к высокой палатке под
карагачем. Он вспоминал недавний разговор.
"Что пользы говорить об этом? - сказала она. - Все давно глубоко
запрятано, покрылось пылью..." - "Пылью?" - гневно спросил Усольцев и
ушел, не сказав ничего, чтобы не возвращаться больше. Это было два
года назад, а теперь работа снова нечаянно свела их вместе: она
заведовала шлиховой партией, обследовавшей район его съемки. Уже
больше двух недель палатки обеих партий стоят рядом. Но она так же
далека и недостижима для него, как... Белый Рог.
И вот он, избегавший лишних встреч, обменивавшийся с ней только
необходимыми словами, идет к ее палатке. Еще одно поражение, еще одно
проявление слабости...
Ну, все равно!..
На ящике у палатки сидела и шила полная девушка в круглых очках.
Она дружелюбно приветствовала Усольцева.
- Вера Борисовна в палатке? - спросил геолог.
- Да, читает запоем весь день.
- Входите, Олег Сергеевич, - раздался из палатки мягкий, чуть
насмешливый голос. - Я узнала вас по походке.
- По походке? - переспросил Усольцев, откидывая полу входа. - Что
вы нашли в ней особенного?
- Она у вас такая же угрюмая, как и вы сами!
Усольцев вспыхнул, но сдержался и осторожно заглянул в строгие
серые, с золотыми искорками глаза.
- Что-нибудь случилось?
- Ничего не случилось, - поспешно проговорил Усольцев. - Вы ведь
скоро уезжаете, я и зашел вас проведать на прощание.
- А у меня сегодня был день приятного безделья. Мои поехали в
Подгорный за почтой. Управление телеграфировало еще на прошлой неделе
об изменении дальнейшего плана. Должны прислать подробное
распоряжение. Работа здесь кончена, и мы на отлете... Вот прекрасная
книга, прислали по почте. Я весь день читала. Завтра тоже отдых, а там
- в новые места, скорее всего на Кегень. Жаль, что здесь все было так
неудачно. Нашли несколько кристаллов касситерита... и все. А
месторождение, когда-то бывшее наверху, давно разрушено, снесено!
- Да, если бы уцелели более высокие вершины, - согласился
Усольцев.
- Только Белый Рог, - вздохнула Вера Борисовна. - Но он
неприступен, а сверху ничего не падает: должно быть, очень крепкая
порода. Мой совет - просите сюда пушку, чтобы отбить кусок Рога, а то
плохо ваше дело: секрет останется неразгаданным, - весело закончила
она.
Усольцев протянул руку к лежавшей на чемодане книге.
- "Восхождение на Эверест". Вот чем вы зачитывались весь день!
- Чудесная книга! На ее страницах лежит отблеск вечных
гималайских вершин. Меня захватила... как бы вам сказать... не самая
атака Эвереста, а постепеннее внутреннее восхождение, которое
проделали в душе - каждый - главные участники атаки. Понимаете, борьба
человека за то, чтобы стать выше самого себя.
- Я понимаю, что вы имеете в виду, - ответил Усольцев. - Но ведь
они так и не поднялись на самую вершину Эвереста?
Глаза Веры Борисовны потемнели.
- Да, с вашей точки зрения, это было поражением. Они сами
признавали это. "Нам нет извинения, мы разбиты в этом честном
сражении, побеждены высотой горы и разреженностью воздуха", -
прочитала Вера Борисовна, взяв книгу из рук Усольцева. - Разве этого
мало - выбрать себе высокую, неимоверно трудную цель, пусть
несоразмерную с вашими данными? Вложить всего себя в ее достижение. Я
так ясно представляю себе Эверест! Роковая обнаженная, скалистая гора.
На той недоступной вершине ужасные ветры, даже снег не держится.
Вокруг - страшные пропасти. Рушатся ледники, скатываются лавины. И
люди упорно ползут наверх, вперед... Если бы мы могли почаще ставить
себе подобные завоеванию Эвереста цели!
Усольцев молча слушал.
- Но ведь только единицы способны на такие подвиги! - воскликнул
он. - И Эверест, в конце концов, он тоже только один в мире.
- Неправда, это просто неправда! У каждого могут быть свои
Эвересты. Неужели вам нужны примеры из нашей жизни? А война - разве
она не дала героев, поднявшихся выше своих собственных сил!
- Но тот, настоящий Эверест, он безусловен для всех и каждого, -
не сдавался Усольцев, - а в выборе своего Эвереста можно ведь и
ошибиться.
- Это вы хорошо сказали! - воскликнула Вера Борисовна. Она
насмешливо посмотрела на Усольцева. - В самом деле, представьте себе,
вы вкладываете все, что у вас есть, в Эверест, а на деле это
оказывается маленькая горушка... ну, хоть вроде этих наших. Какой
жалкий конец!
- Вроде этих наших? - вздрогнув, переспросил Усольцев.
И в тот же момент с потрясающей отчетливостью вспомнил, как всего
несколько часов назад он распластался на крутом каменистом откосе, по
которому, как дробь, катились мелкие угловатые кусочки щебня. Пытаясь
удержаться, он прижимался к склону всем телом. Чувствовал, что при
малейшем движении вниз или вверх он неминуемо сорвется со стометрового
обрыва. Как медленно текло время, пока он, собирая всю волю, боролся с
собой и наконец, решившись, толчком бросился в сторону, покатился,
перевернулся и повис, вцепившись скрюченными пальцами в трещины камня.
Одинокая молчаливая борьба в смертной тоске...
Усольцев вытер выступивший на лбу пот и, не прощаясь, ушел...

* * *

Четыре головы склонились над придавленной камешками картой. Палец
прораба царапал бумагу сломанным ногтем.
- Сегодня мы дошли наконец до северо-восточной границы планшета.
Вот здесь эта долина, Олег Сергеевич. Там опять сброс, впритык стоят
древние диориты. Следовательно, конец нашего островка метаморфической
толщи[Метаморфическая толща - пласты осадочных пород, измененных
влиянием давления и температуры в более глубоких слоях земной коры.] -
последняя точка.
Прораб начал развязывать мешочки, торопясь до темноты показать
образцы.
Усольцев разглядывал изученную до мельчайших подробностей карту.
За извивами горизонталей, стрелками, за цветными пятнами пород и
тектоническими линиями перед геологом вставала история окружающей
местности. Совсем недавно - что такое миллион лет по геологическим
масштабам! - низкое, ровное плоскогорье раскололось гигантскими
трещинами, вдоль которых большие участки земной коры задвигались,
опускаясь и поднимаясь. На севере образовался провал; теперь там, в
этой котловине, течет река Или и расстилается широкая степь. К югу от
того места, где стоят их палатки, поднимается уступами хребет, как
гигантская лестница. На самых высоких уступах работа воды, ветра и
солнца разрушила ровные ступени, образовав беспорядочное скопище
горных вершин. Верхние пласты на этих горах снесены. Они рассыпались и
легли рыхлыми песками и глинами на дно низкой котловины. Но вот этот
первый уступ должен хранить под покровом наносов те породы, которые
исчезли на горах: его поверхность не подвергалась размыву. Если бы
пробить верхний покров уступа шурфом или шахтой - ведь он не более
тридцати метров толщины! Но для того чтобы предпринять такую работу,
нужно знать хотя бы приблизительно, что обещает исчезнувшая на горах
верхняя толща. Ответ на этот вопрос может дать только Белый Рог: на
его неприступной вершине уцелел маленький островок верхних слоев.
Грань между темными метаморфическими породами и загадочным белым
острием видна совершенно отчетливо - падение в сторону сброса.
Следовательно, нет сомнения, что в опущенном участке эта белая порода
полностью сохранилась. А гора словно заколдована: сколько ни искал он
в осыпях разрушенной породы у ее подножия, он не смог найти ни одного
куска, отвалившегося от Рога... Какая-то вечная, несокрушимая порода
слагает белый зубец! Но ведь именно у подножия Ак-Мюнгуза были найдены
два огромных кристалла касситерита - оловянного камня...
Нет, тайну Белого Рога надо раскрыть во что бы то ни стало!
Только на этой вершине лежит ключ к рудным сокровищам, погребенным
снизу. Олово! Как нужно оно нашей стране! Это ясно сознает он, геолог.
Значит, геолог и должен сделать то, чего не могут другие - те, кто не
понимает всей важности открытия.
Уставшие за день помощники Усольцева быстро заснули. Чистый
холодный воздух опускался на теплую землю. Лунный свет струился
зеленоватыми каскадами по темным обрывам. Усольцев лежал в стороне от
палаток, подставляя ветру горящие щеки, и старался уснуть.
Он снова переживал неудачную попытку восхождения на Белый Рог. Он
считал чудом свое спасение от неминуемой гибели и в то же время знал,
что еще раз повторит попытку.
"Теперь же, на рассвете! - решил он. - Пока не зашла луна, нужно
достать зубила".
Усольцев встал, осторожно пробрался между веревками палаток к
ящику со снаряжением и, стараясь не шуметь, принялся рыться в нем.
От дальней палатки послышалось тихое пение. Усольцев прислушался:
пела Вера Борисовна.
"Узнаешь, мой княже, тоску и лишенья, великую страду, печаль..."
- тихо разносился голос по выбеленной луной степи.
Усольцев захлопнул ящик и вернулся на свое место.
"Нет, подожду немного, пока не уедет. Если разобьюсь, еще
подумает что-нибудь... Будто я из-за нее полез... Тут еще этот
разговор об Эвересте... Хорош Эверест - в триста метров высоты!"

* * *

- Куда мы сегодня поедем, Олег Сергеевич? - спросил Усольцева
прораб.
- Никуда - планшет окончен. Даю вам два дня на приведение в
порядок съемки и коллекций. Потом поедете в Киргиз-Сай за подводой.
- Значит, переберемся поближе к границе?
- Да, в Такыр-Ачинохо.
- Это хорошо, там места куда лучше: горы повыше и рощицы есть, не
то что здешнее пекло. А вы сегодня будете отдыхать?
- Нет, проедусь вдоль главного сброса.
- К Ак-Мюнгузу?
- Нет, немного дальше.
- Знаете, я забыл вам сказать. Когда я был в Ак-Таме, мне
рассказывали, что на Ак-Мюнгуз пробовали взбираться альпинисты.
Приезжали какие-то спецы из Алма-Аты...
- Ну и что? - с нетерпением перебил Усольцев.
- Признали Белый Рог абсолютно неприступным.

 Отправлено: 26.03.07 21:06. Заголовок: Re:

*

Облако пыли поднималось за рыжим иноходцем. Усольцев ехал изучать непобедимого противника. Белый Рог повис над ним всей своей выдвинувшейся в степь громадой, словно чудовищный бык, старающийся подняться из захлестнувших его волн каменного моря. Прямо к подножию горы ветер накатывал клубки сухих колючих растений. Здесь когда-то зияла трещина, здесь терлись друг о друга два передвигавшихся горных массива. Следы этого трения остались на груди утеса, поблескивая полированным камнем. Темно-серые и шоколадные метаморфические сланцы, пересеченные тонкими жилами кварца, были наклонены внутрь горы и образовали мелкослоистую поверхность обрыва - стену из тонких, плотно уложенных плиток. Как ни напрягал свое воображение Усольцев, но ни малейшей надежды подняться вверх хотя бы на полсотни метров с этой стороны Ак-Мюнгуза не было. Восточный отрог горы представлял собою острое, как нож, ребро, глубоко выщербленное в середине. Нет, единственный путь - с юго-западной стороны, из долины, отделяющей Белый Рог от других вершин, там, где Усольцеву уже удалось подняться почти на сто метров, то есть на треть высоты страшной горы. До вершины оставалось еще двести метров, и каждый из них был неприступен.
Закинув голову, Усольцев смотрел на острие горы.
Если бы иметь специальное снаряжение, крючья, веревки, опытных товарищей... Но где же взять все это? Альпинисты и те отказались от подъема на Белый Рог. Усольцев повернул коня и поехал вокруг Ак-Мюнгуза к устью сухой долины. "Эверест, Номиомо, Макалу, Кангченгюнга - высочайшие пики Гималаев, - думал он. - Что Гималаи? Совсем близко отсюда светящийся голубой Хан-Тенгри, алмазные зубцы Сарыджаса. Красивые, грозные снежные вершины. Мир прозрачного воздуха, чистого света. Все это как-то невольно настраивает на подвиг. А здесь - низкие, угрюмые, осыпанные обломками горы, тусклое, лиловое от жары небо, пыль и дрожащее степное марево... Нет, не нужно преувеличивать, и этот ветреный палящий простор тоже прекрасен, и в этих обломках старых, полуразваленных гор есть свое особенное, грустное очарование. Даже на висящих у горизонта бледных, простых по очертаниям облаках тоже печать сухой, грустной Азии, страны обнаженного камня и высокого, чистого неба".
В душном зное долины душу окутала тень пережитого здесь... Вот этот столб пегматитовой жилы, похожей на рваное мясо, пересекающей темную массу сланцев... По выступам этого столба с серебряными зеркальцами слюды он тогда добрался до идущей наискось второй жилы. Но дальше - дальше пути не было. Он попытался ползти по крутому склону, извиваясь, как червяк. Склон оказался покрытым мелкими кусочками щебня, катившимися от малейшего прикосновения, как дробь, и не дававшими ни малейшей опоры. Здесь чуть было и не произошла катастрофа...
Усольцев спешился и поднялся на противоположный склон долины. Нет, ничего не выйдет, не обойдешь вот эту крутизну. Если бы одолеть северо-западное ребро, то оттуда почти до самого Рога ровная
поверхность склона. А какими силами удержишься на ребре? Кто спустит
веревку с самого пика? Усольцев проследил взглядом за протянутым
мысленно канатом и вдруг заметил у основания белого зубца небольшую
площадку, вернее, выступ нижних черных пород, примыкающий к отвесной
белой стенке. Поверхность площадки понижалась к зубцу и почти не была
видна снизу.
"Странно, как я раньше не видел этой площадки? Правда, сейчас она
не имеет значения: добраться до нее - это значит добраться до зубца".
Усольцев устал стоять и, найдя удобный выступ, уселся, не спуская
глаз с горы.

* * *

- Какой прохладный вечер! - Прораб лениво развалился на кошме в
ожидании чая.
- Так бывает на середине луны, - пояснил Арслан. - Потом пять
дней дует сильный ветер оттуда. - Уйгур махнул рукой в сторону Или. -
Бывает совсем холодно.
- Отдохнем от жары перед отъездом. Верно, Олег Сергеевич?
Усольцев молча кивнул.
- Товарищ начальник какой стал: сидит, молчит. Раньше почему был
другой? - Уйгур засмеялся мелким смешком, но глаза остались
серьезными. - Я понимай, начальник Ак-Мюнгуз любит. Скоро ехать
Ачинохо, как бросать будет? Баба лучше - собой тащить можно. Ак-Мюнгуз
нельзя!
Молодежь расхохоталась; невольно улыбнулся и Усольцев. Ободренный
успехом шутки, Арслан продолжал:
- У нас старый сказка есть, как один батур влез на Ак-Мюнгуз.
- Что ж ты раньше не говорил, Арслан? Расскажи! - воскликнул с
интересом прораб.
- Джахши, чай готовлю, потом буду рассказать, - согласился
Арслан.
Старый уйгур поставил на кошму чайник, вытащил пиалы, лепешки,
уселся, скрестив ноги, и, прихлебывая чай, начал рассказ.
Несмотря на ломаную русскую речь уйгура, Усольцев слушал с жадным
вниманием. Воображение его наделяло легенду яркими, горячими красками.
Такой она, вероятно, и была на самом деле у этих поэтических жителей
Семиречья.
Усольцева поразило, что, по словам уйгура, все это произошло
сравнительно недавно - лет триста назад. Легенда так отвечала его
собственным мыслям, что геолог не переставал думать о ней, когда все
улеглись спать. Сон не шел. Усольцев лежал под яркими, близкими
звездами, вспоминая рассказ Арслана и дополняя его новыми
подробностями.
...Всей этой областью владел могучий и храбрый хан. Его кочевой
народ обладал многочисленными стадами, постоянно умножавшимися
благодаря удачным набегам на соседей. Однажды хан предпринял с большим
отрядом далекое путешествие и дошел до Таласа. Недалеко от древних
стен Садыр-Кургана хан наткнулся на целую орду свирепых джете[Джете -
в древности так назывались крупные разбойничьи отряды или племена.].
Завязался кровопролитный бой. Джете были разбиты и бежали. Хану
досталась богатая добыча. Но больше всего радовался хан одной из
пленниц, женщине необыкновенной красоты, возлюбленной побежденного
предводителя. Она была похищена джете в Ферганской долине, на пути из
какой-то далекой страны к своему отцу, служившему при дворе
могущественного кокандского повелителя. Ее красота, совсем иная, чем у
здешних женщин, околдовывала и зажигала сердца мужчин. Хан привез
пленницу к родным горам, и здесь она, по древнему обычаю, стала
любимой наложницей его и двух его старших сыновей.
Прошло два года. Снега уже высоко поднялись на склонах гор, когда
хан раскинул свой лагерь у края зеленой глади Каркаринской долины. К
нему съезжались на пир владыки соседних дружественных племен. Все
большее количество юрт вырастало на равнине.
Неожиданно к хану прибыл высокий мрачный воин. Он приехал
совершенно один, не на коне, а на огромном белом верблюде с короткой,
мягкой, как шелк, шерстью. Странен был и наряд его: лицо обвязано
черным платком, на голове - золоченый плоский шлем со стрелой, широкая
кольчуга спадала почти до колен, обнаженных и стянутых черными
ремнями. Меч, два кинжала, маленький круглый щит и большой топор на
длинной рукоятке были его вооружением. Приезжий потребовал, чтобы его
провели к хану. Неторопливо сложил он на белую кошму свое оружие,
опустил на шею платок, закрывавший лицо, почтительно и смело
поклонился владыке.
Его суровое лицо было отмечено следами большого и тяжелого
жизненного пути - пути воина и начальника, пути храбреца, неспособного
на низкие поступки. Хан невольно залюбовался чужеземцем.
- Великий хан, - сказал приезжий, - я приехал к тебе из далекой
жаркой страны, где страшный пламень солнца жжет мертвые пески на
берегах горячего Красного моря. Трудны были мои поиски. Целый год
блуждал я по горам и долинам от Коканда до синего Иссык-Куля, пока
слухи и рассказы не привели меня к тебе. Скажи, у тебя ли находится
девушка, прозванная вами Сейдюруш, взятая у джете Таласа?
Хан утвердительно кивнул, и воин продолжал:
- Эта девушка, хан, моя нареченная невеста, и я поклялся, что
никакие силы неба и ада не разлучат меня с нею. Три года воевал я на
границах Индии и в страшной пустыне Тар, вернулся и узнал, что родные,
не дождавшись меня, послали ее к отцу. Снова пустился я в далекий и
опасный путь, сражался, погибал от жажды и голода, прошел множество
чужих стран - и вот я здесь, перед тобою. Быстро мчится река времени
по камням жизни. Я уже не молод, но все по-прежнему бесконечно сильна
моя любовь к ней. Скажи, о хан, разве не заслужил я ее этим трудным
путем? Верни мне ее, могущественный повелитель, - я знаю, не может
быть иначе: она тоже долго и верно ждала моего возвращения.
Легкая улыбка пробежала по лицу хана. Он сказал:
- Благородный воин, будь моим гостем. Останься на пир, сядь в
почетном ряду. И после, вечером, тебя проведут ко мне, и сбудется, что
начертал аллах.
Суровый воин принял приглашение. Веселье гостей возрастало.
Наконец появились певцы. После любимой песни хана о горном орле
зазвучали песни, восхваляющие Сейдюруш, возлюбленную хана и его
сыновей. Хан украдкой взглядывал на чужеземца и видел, как все больше
мрачнело лицо воина. Когда старый певец - гордость народа - пропел о
том, как любит и ласкает Сейдюруш своих повелителей, чужой воин
вскочил и крикнул старику:
- Замолчи, старый лжец! Как смеешь ты клеветать на ту, у которой
недостоин даже ползать в ногах?
Ропот негодования пронесся по толпе гостей. Старшие вступились за
оскорбленного певца. Пылких юношей возмутило презрительное высокомерие
воина. Двое джигитов яростно бросились на чужеземца. Сильной, не
знающей пощады рукой он отбросил нападавших, и вот на пиру хана
засверкали мечи. Воин огромным прыжком метнулся к своему оружию,
схватил щит и длинный топор. Прижавшись спиной к стене, встретил толпу
врагов. Они разбились о него, как волны о твердый камень, отхлынули,
бросились вновь. Два, три, пять человек упали, обливаясь кровью, а
воин был невредим. С быстротою молнии рубил он направо и налево,
повергая лучших джигитов. Все более грозным становилось лицо воина,
все страшнее удары его топора. Но тут хан властным окриком остановил
нападавших.
Нехотя отступила разъяренная толпа, сжимая мечи. Опустил топор и
чужеземец и стал перед лицом врагов, неподвижный и страшный,
обагренный кровью.
- Чего хочешь ты, чья дерзкая самонадеянность пролила столько
крови? - гневно спросил хан.
- Правды, - ответил воин.
- Правды? Хорошо. Так знай же, я, не сказавший никогда лживого
слова, говорю тебе: все, что пели певцы, - истинная правда!
Вздрогнул чужеземец, выронив топор и щит. Старым и измученным
стало его лицо.
- Что же, ты по-прежнему просишь отдать ее тебе? - спросил хан.
Воин сверкнул глазами и выпрямился, как распрямляется согнутый
арабский клинок.
- Да, хан, - был твердый ответ.
В жестокой усмешке оскалил хан зубы:
- Хорошо, я отдам ее тебе, но ты заплатишь за это дорогой ценой.
- Я готов, - бесстрашно ответил воин.
Хан задумался.
- Теперь год быка[Мусульманский календарь солнечного года имеет
двенадцатилетний цикл, каждый год которого называется по имени
животного.], - обратился он к гостям. - Помните пророчество,
написанное над входом древнего гумбеза, который стоит вблизи
Ак-Мюнгуза? "В год быка кто положит свой меч на рог каменного быка,
пронесет свой род на тысячи лет". Несколько храбрецов погибли, пытаясь
выполнить эту задачу, но Ак-Мюнгуз остался недоступным. Вот твоя
плата, храбрец, - повернулся хан к неподвижно слушавшему воину, -
поднимись на Ак-Мюнгуз и положи мой золотой меч на его вершину,
исполни древнее пророчество, и тогда - слово мое твердо! - ты получишь
женщину.
Радость и страх охватили присутствующих. Приказ хана звучал
смертным приговором.
Но чужеземец не дрогнул. Его мрачное лицо осветилось гордой
улыбкой.
- Я понимаю тебя, хан, и выполню твою волю. Только знайте, ты,
повелитель, и вы, его подданные: каков бы ни был конец - я сделаю это
не ради своей любимой, не ради Сейдюруш. Я иду защищать поруганную ею
честь своей гордой родины, вернуть в глазах вашего народа славу моей
далекой страны. Милость всемогущего бога будет вести меня к высокой и
славной цели!
По приказу хана оружейники принесли его знаменитый золотой меч,
чтобы сохранился он навеки на вершине Ак-Мюнгуза. Залили салом волка
ножны, обвили просмоленной тканью. Множество народа поехало к
Ак-Мюнгузу. До него был целый день пути, и только к вечеру хан и его
гости слезли с утомленных коней на широком уступе у подножия страшной
горы. Хан приказал чужеземцу отдохнуть, и тот безмятежно проспал ночь
под стражей воинов.
Наутро выдался хмурый, ветреный день. Словно само небо гневалось
на дерзость храбреца. Ветер свистел и стонал, обвевая неприступную
кручу Ак-Мюнгуза. Чужеземец разделся и, оставшись почти обнаженным,
привязал к спине ханский меч, а сверху накинул свой широкий белый
бурнус.
И он сделал то, чего не удавалось ни одному храбрецу за все
время, пока стоит Ак-Мюнгуз: он положил меч на вершину рога и
спустился обратно. Шатаясь, стоял он перед ханом, весь изодранный,
окровавленный. Хан сдержал слово - к чужеземцу привели Сейдюруш. Она
испуганно отшатнулась при виде его. Но воин властно привлек ее к себе,
открыл ее прекрасное лицо и впился в него мрачным взглядом. Затем,
мгновенно выхватив спрятанный за поясом острый нож, он пронзил сердце
своей невесты. С яростным воплем сыновья хана бросились к чужеземцу,
но отец гневно остановил их:
- Он заплатил за нее величайшей для человека ценой, и она его.
Пусть уедет невредимым. Верните ему оружие и верблюда.
Чужеземец гордо поклонился хану, и вскоре его белый верблюд
скрылся за далеким отрогом Кетменя...

 Отправлено: 26.03.07 21:07. Заголовок: Re:

* * *

Иноходец раскачивался под Усольцевым, копыта скользили по камням.
Облака быстро бежали по небу, гонимые могучим напором ветра. Закрытые
от солнца, горы выглядели суровыми и хмурыми.
Усольцев спешился и нежно погладил иноходца, поцеловал его в
мягкую верхнюю губу. Затем оттолкнул голову лошади, хлопнул по крупу.
Рыжий конь отошел в сторону и, изогнув шею, смотрел на хозяина.
- Иди пасись, - строго сказал ему Усольцев, чувствуя, как горло
сдавливает волнение.
Геолог снял лишнюю одежду, привязал к руке молоток. Он был нужен
для забивания зубил на твердом обрыве Белого Рога и потом - если
удастся...
Усольцев сбросил ботинки. Острые камни скоро изрежут ему ноги, но
он знал: если он влезет, то только босиком. Геолог повесил на грудь
мешок с зубилами и двинулся к красному столбу пегматитовой жилы.
Окружающий мир и время перестали существовать. Все физические и
духовные силы Усольцева слились в том гибельном для слабых последнем
усилии, достигнуть которого не часто дано человеку. Прошло несколько
часов. Усольцев, сотрясаемый дрожью напряжения, остановился,
прижавшись к отвесной каменной груди утеса. Он находился уже много
выше места, откуда повернул направо при первой попытке. От главной
жилы отходила тоненькая ветвь мелкозернистого пегматита, пересекавшая
склон наискось, поднимаясь вверх и налево. Ее твердый верхний край
едва заметно выступал из сланцев, образуя карниз сантиметра в два-три
шириной. По этой жилке можно было бы приблизиться к срезу западной
грани горы там, где она переламывалась и переходила в обращенный к
степи главный северный обрыв Белого Рога. Выше склон становился как
будто не столь крут, и была надежда подняться по нему на значительную
высоту.
Усольцев предполагал забить в трещинах сланцев выше тонкой жилки
несколько зубил и с их помощью удержаться на карнизе.
И вот, прилепившись к стене на высоте ста пятидесяти метров,
геолог понял, что не может отнять от скалы на ничтожную долю секунды
хотя бы одну руку. Положение оказалось безнадежным: чтобы обойти
выступавшее ребро и шагнуть на карниз, нужно было ухватиться за
что-то, а вбить зубило он не мог.
Распростертый на скале, геолог с тревогой рассматривал нависший
над ним обрыв. В глубине души поднималось отчаяние. И в тот же миг
ярко блеснула мысль: "А как же сказочный воин? Ветер... Да, воин
поднялся в такой же бурный день..." Усольцев внезапно шагнул в
сторону, перебросив тело через выступ ребра, вцепился пальцами в
гладкую стену и... качнулся назад. С болью, будто разрываясь,
напряглись мышцы живота, чтобы задержать падение. В ту же секунду
порыв вырвавшегося из-за ребра ветра мягко толкнул Усольцева в спину.
Схваченное смертью тело, получив неожиданную поддержку, выпрямилось и
прижалось к стене. Усольцев был на карнизе. Здесь, за ребром, ветер
был очень силен. Его мягкая мощь поддерживала геолога. Усольцев
почувствовал, что он может двигаться по карнизу жилы, несмотря даже на
подъем ее вверх. Он поднялся еще на пятьдесят метров выше, удивляясь
тому, что все еще не упал. Ветер бушевал сильнее, давя на грудь горы,
и вдруг Усольцев понял, что он может выпрямиться и просто идти по
ставшему менее крутым склону. Медленно переставляя окровавленные
ступни, Усольцев ощупывал ими кручу и сдвигал в сторону осыпавшуюся
вниз разрыхленную корку. Медленно-медленно поднимался он все выше.
Ветер ревел и свистел, щебень, скатываясь, шуршал, и Усольцева
охватило странное веселье. Он словно парил на высоте, почти не
опираясь на скалу, и уверенность в достижении цели придавала ему все
новые силы. Наконец Усольцев уперся в гладкую отвесную стену высокого
цоколя. На этом цоколе, все еще на большой высоте, стремился в облака
острый конец Рога. Усольцев отметил, что белая масса Рога вблизи
казалась испещренной крупными черными пятнами. Но это впечатление
сейчас же стерлось радостью при мысли о том, что все его двенадцать
зубил сохранились неизрасходованными. Стена примерно на высоту десяти
метров была настолько плотна и крута, что никакие силы не помогли бы
ему преодолеть это препятствие. Опытный глаз геолога легко находил
слабые места каменной брони - трещины кливажа[Кливаж - система трещин
разной величины, пронизывающих породу.], места соприкосновения
различных слоев Усольцев забивал сюда зубила поглубже. Он взял с собой
только самые тонкие и легкие зубила, а достаточно было одному из них
сломаться, и...
Поднявшись по зубилам, геолог был вынужден перейти на южную
сторону каменной башни. Головы слоев[Головы слоев - края наклонных
слоев, срезанных обрывом или какой-либо поверхностью.] образовывали
небольшие уступы - возможность дальнейшего подъема. Здесь ветер,
бывший до того верным союзником, стал опасным врагом. Только прикрытие
скалы спасло Усольцева от падения под ударами ветра. Несколько раз
геолог срывался с осыпавшихся выступов и долго висел на руках,
обливаясь холодным потом и судорожно нащупывая пальцами ног опору. Все
большее число смертоносных метров подъема уходило вниз. Наконец
Усольцев в последних отчаянных усилиях, дважды соскальзывая и дважды
мысленно прощаясь с жизнью, сумел опять переброситься на западную
сторону вершины и, вновь подхваченный ветром, уцепился за края
площадки у основания Рога. Не думая о победе, без мыслей, словно
оглушенный, он подтянулся на руках и повалился на наклонную внутрь
ровную поверхность величиной с небольшой стол. Он долго лежал,
изнуренный многими часами смертельной борьбы, слыша только
однообразный резкий вой ветра, разрезаемого острым лезвием Рога. Потом
в сознание вошли низко летящие над вершиной облака. Усольцев поднялся
на колени, повернувшись лицом к загадочной белой породе. Она была
теперь перед ним, упиралась в его плечо, вздымалась еще на несколько
метров вверх. Ее можно было ощупать рукой, отбить сколько угодно
образцов.
Достаточно было одного взгляда, чтобы распознать в белой породе
грейзен - измененный высокотемпературными процессами гранит,
переполненный оловянным камнем - касситеритом. В чисто белой массе
беспорядочно мешались серебряные листочки мусковита[Мусковит - белая
слюда.], жирно блестящие топазы, похожие на черных пауков "солнца"
турмалинов и главная цель его предприятия - большие, массивные бурые
кристаллы касситерита. Этот грейзен обладал особенностью, ранее
незнакомой Усольцеву: от самого гранита почти ничего не осталось, его
место занял молочно-белый кварц, очень плотный и крепкий.
"Похоже на полностью измененную пластовую интрузию[Пластовая
интрузия - вторжение расплавленной лавы между слоями осадочных пород.
После остывания сама изверженная порода залегает в виде пласта.], -
подумал Усольцев. - Если это так, то месторождение, скрытое под
степью, внизу, может быть огромным".
Геолог взглянул вниз. Гора спадала круто и внезапно; основание ее
тонуло в клубящейся пелене поднятой ветром пыли. Усольцев стоял как бы
на неимоверно высоком столбе, ощущая беспредельное одиночество. Ему
казалось, что между ним и миром там, внизу, оборвалась всякая связь. И
действительно, между ним и жизнью лежала еще не пройденная смертная
грань; спуск был опаснее подъема. И еще он подумал о том, что, если
ему суждено будет вернуться в жизнь, он вернется другим - не прежним.
Сверхъестественное напряжение, вложенное им в достижение цели, как-то
изменило его душу.
С усилием отбросив эти мысли, Усольцев принялся выполнять долг
исследователя. Много труда стоило ему обнаружить тонкие, как ниточки,
трещины в стекловидной слитности кварца. Вслед за этим под
настойчивыми ударами молотка вниз с грохотом полетели крупные куски
белой породы. Усольцев внимательно следил за их падением: они
подскакивали на гранях горы и, свистя, летели в долину. Геолог отметил
места их падения на плане, набросанном в записной книжке, затем
аккуратно записал элементы залегания пород вершины, начертил контур
предполагаемого месторождения и прибавил несколько слов о направлении
поисков.
Он открыл первую страничку и поперек нее крупно и четко написал:
"Внимание! Здесь данные об открытом мною месторождении Белого Рога",
положил книжку в карман и застегнул пуговицу. На секунду мелькнула
картина: как поворачивают его размозженный труп, ищут в карманах
документы... Усольцев невольно зажмурился, размотал взятую с собой
веревку. Она была коротка, но все же ее должно было хватить на спуск
по отвесному основанию Рога до вбитых им зубил.
"Где же закрепить веревку? Вот за этот выступ? Выгоднее бы
пониже, на самой площадке..."
В поисках трещины геолог начал разрывать молотком тонкий слой
щебня. Ветер выл все сильнее, подхваченные им исколки щебня ударяли по
лицу и рукам Усольцева. Молоток вдруг звякнул о металл, и этот тихий
звук потряс геолога. Усольцев вытащил из-под щебня длинный тяжелый
меч, золотая рукоять которого ярко заблестела. Истлевшие лохмотья
развевались вокруг ножен. Усольцев оцепенел. Образ воина - победителя
Белого Рога из народной легенды - встал перед ним как живой. Тень
прошлого, ощущение подлинного бессмертия достижений человека вначале
ошеломили Усольцева. Немного спустя геолог почувствовал, как новые
силы вливаются в его усталое тело. Будто здесь, на этой не доступной
никому высоте, к нему обратился друг со словами ободрения. Усольцев
накинул веревочную петлю на небольшой выступ белой породы. Осторожно
поднял драгоценный меч, крепко привязал его за спину и, улыбаясь,
положил на площадку свой геологический молоток...
У основания отвесного фундамента Белого Рога геолог остановился,
выбирая путь. Прямо на Усольцева, гонимое ветром, двигалось облако. В
полете огромной белой массы, свободно висевшей в воздухе, было что-то
неизъяснимо вольное, смелое. Страстная вера в свои силы овладела
Усольцевым. Он подставил грудь ветру, широко раскинул руки и принялся
быстро спускаться по склону, стоя, держа равновесие только с помощью
ветра, в легкой радости полета. И ветер не обманул человека: с ревом и
свистом он поддерживал его, а тот, переступая босыми ногами, пятная
склон кровью, спускался все ниже. С бредовой невероятной легкостью
Усольцев достиг узкого карниза, миновал и его. Тут ветер угас,
задержанный выступом соседней вершины, и снова началась отчаянная
борьба. Усольцев скользил по склону, раздирая тело, кроша ногти,
переворачивался, задерживался, снова сползал. Сознание окружающего
исчезло совсем, осталось только ощущение необходимости цепляться изо
всех сил за каждый выступ каменной стены, судорожно искать под собой
ускользающие точки опоры, с жуткой обреченностью прижиматься к камню,
борясь с отрывающей от горы, беспощадно тянущей вниз силой. Никогда
позже Усольцев не мог вспомнить конец своего спуска с Белого Рога. В
памяти сохранился только самый последний момент. Больше не осталось ни
сил, ни воли. Усольцев коснулся ногами острого выступа камня, качнулся
назад, отпустил изодранные руки и полетел вниз...

* * *

...Он открыл глаза и увидел над собой золотое утреннее небо. В
небе, совсем низко, так, что виднелись растопыренные перья крыльев,
кружил большой гриф.
Усольцев долго смотрел на птицу, прежде чем сообразил, что гриф
спустился на этот раз прямо к нему. Нет! Он не только не погиб - он
победил Белый Рог, и гриф не властен над ним.
Усольцев попытался сесть. Что-то мешало ему. Геолог нащупал
привязанный за спиной меч, освободился от него и сел. И сразу ему
вспомнились переживания вчерашнего дня. У него закружилась голова. С
ужасом увидел Усольцев свои обезображенные, почерневшие от крови ноги
и руки, изодранную и перепачканную кровью одежду. Сделав несколько
движений, он убедился, что кости целы. Тогда, не обращая внимания на
рвущую боль в ступнях, геолог встал. Он услышал приветливее ржание
своего коня и снова погрузился во мрак.
...Холодная вода лилась на лоб, попадала в рот. Усольцев глотал
без конца, утоляя ненасытную жажду. Открыв глаза, он снова увидел над
собой голубой небосвод, на этот раз уже дышавший дневным жаром, и
испуганное лицо старого уйгура. Геолог поднялся на колени. Уйгур
отступил от него с почтительным страхом.
- Чего ты боишься, Арслан? Я живой.
- Где ты был, начальник? - спросил Арслан.
- Там! - Усольцев поднял руку к небу. Над долиной торчал черный с
теневой стороны выступ Ак-Мюнгуза. - Вот, смотри! - Он протянул уйгуру
меч с золотой рукояткой.
Половина ножен отвалилась при спуске, из-под растрескавшейся
бурой корки блестела драгоценная голубая сталь - сталь легендарных
персидских оружейников, секрет изготовления которой ныне утрачен.
Старик опустился на колени, не притрагиваясь к мечу.
- Что же ты? Бери, смотри, - повторил геолог.
- Нет, - затряс головой уйгур, - никакой человек не смеет брать
такой шемшир, только батуры, как ты...

 Отправлено: 26.03.07 21:08. Заголовок: Re:

* * *

Два больших шарообразных карагача, веером расходясь из одного корня, стояли на краю поселка. За ними поднимался затянутый голубой дымкой вал Кетменского хребта. Иноходец Усольцева миновал последний поросший полынью холм. Узенькая степная тропа влилась в мягкую пыль наезженной дороги. Дорога поворачивала налево и у края зеленых садов соединялась с другой, направлявшейся на юг мимо промоин и обрывов красных глин. Над ней вздымалось облачко желтой пыли - крытая циновкой подвода катилась из Подгорного. Кто-то ехавший по краю дороги верхом вдруг повернул коня и понесся обратно, наперерез Усольцеву. Геолог натянул поводья. К нему подъехала Вера Борисовна.
- Я вас узнала издалека. - Она внимательно присматривалась к нему. - Куда вы едете?
- Я еду в управление. Нужно немедленно организовать тяжелую разведку Белого Рога.
Усольцев впервые смотрел на нее спокойно и смело.
- Я поняла, что совсем не знаю вас... - негромко сказала Вера
Борисовна, сдерживая пляшущую лошадь. - Я видела вашего Арслана... - Она помолчала. - Когда встретимся осенью в управлении, я буду очень просить вас подробно рассказать о Белом Роге... и золотом мече... Ну, мои уже далеко. - Она поглядела вслед подводе. - До свидания... батур!
Молодая женщина пришпорила коня и умчалась. Геолог проводил ее взглядом, тронул иноходца и въехал в поселок.

1944

 Отправлено: 15.06.07 13:22. Заголовок: Re:

Иван ЕФРЕМОВ

ОЗЕРО ГОРНЫХ ДУХОВ

Несколько лет назад я прошел с маршрутным исследованием часть
Центрального Алтая, хребет Листвягу, в области левобережья верховьев
Катуни. Золото было тогда моей целью. Хотя я и не нашел стоящих
россыпей, однако был в полном восторге от чудесной природы Алтая.
В местах моих работ не было ничего особо примечательного.
Листвяга - хребет сравнительно низкий, вечных снегов - "белков" - на
нем не имеется, значит, нет и сверкающего разнообразия ледников,
горных озер, грозных пиков и всей той высокогорной красоты, которая
поражает и пленяет вас в более высоких хребтах. Однако суровая
привлекательность массивных гольцов, поднимающих свои скалистые спины
над мохнатой тайгой, горы, толпящиеся под гольцами, как морские волны,
вознаграждали меня за довольно скучное существование в широких
болотистых долинах речек, где и проходила главным образом моя работа.
Я люблю северную природу с ее молчаливой хмуростью, однообразием
небогатых красок, люблю, должно быть, за первобытное одиночество и
дикость, свойственные ей, и не променяю на картинную яркость юга,
назойливо лезущую вам в душу. В минуты тоски по воле, по природе,
которые бывают у всякого экспедиционного работника, когда приедается
жизнь в большом городе, перед моими глазами встают серые скалы,
свинцовое море, лишенные вершин могучие лиственницы и хмурые глубины
сырых еловых лесов...
Короче говоря, я был доволен окружающей меня однообразной
картиной и с удовольствием выполнял свою задачу. Однако у меня было
еще одно поручение - осмотреть месторождения превосходного асбеста в
среднем течении Катуни, близ большого села Чемал. Кратчайший путь
тогда лежал мимо самого высокого на Алтае Катунского хребта по долинам
Верхней Катуни. Дойдя до села Уймон, я должен был перевалить
Теректинские белки - тоже высокий хребет - и через Ондугай снова выйти
в долину Катуни. Несмотря на необходимость спешить, вынуждавшую к
длинным ежедневным переходам, только на этом пути я испытал настоящее
очарование природы Алтая.
Очень хорошо помню момент, когда я со своим небольшим караваном
после долгого пути по урману - густому лесу из пихты, кедра и
лиственницы - спустился в долину Катуни. В этом месте гладь займища
сильно задержала нас: кони проваливались по брюхо в чмокающую бурую
грязь, скрытую под растительным слоем. Каждый десяток метров давался с
большим трудом. Но я не остановил караван на ночевку, решив сегодня же
перебраться на правый берег Катуни.
Луна рано поднялась над горами, и можно было без труда двигаться
дальше. Ровный шум быстрой реки приветствовал наш выход на берег
Катуни. В свете луны Катунь казалась очень широкой. Однако, когда
проводник въехал на своем чалом коне в шумящую тусклую воду и за ним
устремились остальные, воды оказалось не выше колен, и мы легко
перебрались на другой берег. Миновав пойму, засыпанную крупным
галечником, мы попали опять в болото, называемое сибиряками
карагайником. На мягком ковре мха были разбросаны тощие ели, и повсюду
торчали высокие кочки, на которых вздымалась и шелестела жесткая
осока. В таком месте лошади вынуждены были бы всю ночь "читать
газету", то есть оставаться без корма, а потому я решил двигаться
дальше.
Начавшийся подъем давал надежду выбраться на сухое место. Тропа
тонула в мрачной черноте елового леса, ноги лошадей - в мягком моховом
ковре. Так мы шли часа полтора, пока лес не поредел; появились пихты и
кедры, мох почти исчез, но подъем не кончался, а, наоборот, стал еще
круче. Как мы ни бодрились, но после всех дневных передряг еще два
часа подъема показались очень тяжелыми. Поэтому все обрадовались,
когда подковы лошадей зазвякали, высекая искры из камней, и показалась
почти плоская вершина отрога. Здесь были и трава для коней, и годное
для палаток сухое место. Мигом развьючили лошадей, поставили палатки
под громадными кедрами, и после обычной процедуры поглощения ведра чаю
и раскуривания трубок мы погрузились в глубокий сон.
Я проснулся от яркого света и быстро выбрался из палатки. Свежий
ветер колыхал темно-зеленые ветви кедров, высившихся прямо перед
входом в палатку. Между двумя деревьями, левее, был широкий просвет. В
нем, как в черной раме, висели в розоватом чистом свете легкие контуры
четырех острых белых вершин. Воздух был удивительно прозрачен. По
крутым склонам белков струились все мыслимые сочетания светлых
оттенков красного цвета. Немного ниже, на выпуклой поверхности
голубого ледника, лежали огромные косые синие полосы теней. Этот
голубой фундамент еще более усиливал воздушную легкость горных громад,
казалось излучавших свой собственный свет, в то время как видневшееся
между ними небо представляло собой море чистого золота.
Прошло несколько минут. Солнце поднялось выше, золото приобрело
пурпурный оттенок, с вершин сбежала их розовая окраска и сменилась
чисто голубой, ледник засверкал серебром. Звенели ботала,
перекликавшиеся под деревьями рабочие сгоняли коней для вьючки,
заворачивали и обвязывали вьюки, а я все любовался победой светового
волшебства. После замкнутого кругозора таежных троп, после дикой
суровости гольцовых тундр это был новый мир прозрачного сияния и
легкой, изменчивой солнечной игры.
Как видите, моя первая любовь к высокогорьям алтайских белков
вспыхнула неожиданно и сильно. Любовь эта не несла в дальнейшем
разочарования, а дарила меня все новыми впечатлениями. Не берусь
описывать ощущение, возникающее при виде необычайной прозрачности
голубой или изумрудной воды горных озер, сияющего блеска синего льда.
Мне хотелось бы только сказать, что вид снеговых гор вызывал во мне
обостренное понимание красоты природы. Эти почти музыкальные переходы
света, теней и цветов сообщали миру блаженство гармонии. И я, весьма
земной человек, по-иному настроился в горном мире, и, без сомнения,
моим открытием, о котором я сейчас расскажу, я обязан в какой-то мере
именно этой высокой настроенности.
Миновав высокогорную часть маршрута, я спустился опять в долину
Катуни, потом в Уймонскую степь - плоскую котловину с превосходным
кормом для лошадей. В дальнейшем Теректинские белки не дали мне
интересных геологических наблюдений. Добравшись до Ондугая, я отправил
в Бийск своего помощника с коллекциями и снаряжением. Посещение
Чемальских асбестовых месторождений я мог выполнить налегке. Вдвоем с
проводником на свежих конях мы скоро добрались до Катуни и
остановились на отдых в селении Каянча.
Чай с душистым медом был особенно вкусен, и мы долго просидели у
чисто выструганного белого стола в садике. Мой проводник, угрюмоватый
и молчаливый ойрот, посасывал окованную медью трубку. Я расспрашивал
хозяина о достопримечательностях дальнейшего пути до Чемала. Хозяин,
молодой учитель с открытым загорелым лицом, охотно удовлетворял мое
любопытство.
- Вот что еще, товарищ инженер, - сказал он. - Недалеко от Чемала
попадется вам деревенька. Там живет художник наш знаменитый, Чоросов,
- слыхали, наверно. Однако, старикан сердитый, но, ежели ему по сердцу
придетесь, все покажет, а картин у него красивых гибель.
Я вспомнил виденные мною в Томске и Бийске картины Чоросова,
особенно "Корону Катуни" и "Хан-Алтай". Посмотреть многочисленные
работы Чоросова в его мастерской, приобрести какой-нибудь эскиз было
бы недурным завершением моего знакомства с Алтаем.
В середине следующего дня я увидел направо указанную мне широкую
падь. Несколько новых домов, блестя светло-желтой древесиной,
расположилось на взгорье, у подножия лиственниц. Все в точности
соответствовало описанию каянчинского учителя, и я уверенно направил
коня к дому художника Чоросова.
Я ожидал увидеть брюзгливого старика и был удивлен, когда на
крыльце появился подвижный, суховатый бритый человек с быстрыми и
точными движениями. Только всмотревшись в его желтоватое монгольское
лицо, я заметил сильную проседь в торчащих ежиком волосах и жестких
усах. Резкие морщины залегли на запавших щеках, под выступающими
скулами, и на выпуклом высоком лбу. Я был принят любезно, но не скажу
чтобы радушно, и, несколько смущенный, последовал за ним.
Вероятно, под влиянием искренности моего восхищения красотой
Алтая Чоросов стал приветливее. Его немногословные рассказы о
некоторых особенно замечательных местах Алтая ясно запомнились мне -
так остра была его наблюдательность.
Мастерская - просторная неоклеенная комната с большими
окнами - занимала половину дома. Среди множества эскизов и небольших
картин выделялась одна, к которой меня как-то сразу потянуло. По
объяснению Чоросова, это был его личный вариант "Дены-Дерь" ("Озера
Горных Духов"), большое полотно которой находится в одном из сибирских
музеев.
Я опишу этот небольшой холст подробнее, так как он имеет важное
значение для понимания дальнейшего.
Картина светилась в лучах вечернего солнца своими густыми
красками. Синевато-серая гладь озера, занимающего среднюю часть
картины, дышит холодом и молчаливым покоем. На переднем плане, у
камней на плоском берегу, где зеленый покров травы перемешивается с
пятнами чистого снега, лежит ствол кедра. Большая голубая льдина
приткнулась к берегу, у самых корней поваленного дерева. Мелкие льдины
и большие серые камни отбрасывают на поверхность озера то зеленоватые,
то серо-голубые тени. Два низких, истерзанных ветром кедра поднимают
густые ветви, словно взнесенные к небу руки. На заднем плане прямо в
озеро обрываются белоснежные кручи зазубренных гор со скалистыми
ребрами фиолетового и палевого цветов. В центре картины ледниковый
отрог опускает в озеро вал голубого фирна, а над ним на страшной
высоте поднимается алмазная трехгранная пирамида, от которой налево
вьется шарф розовых облаков. Левый край долины - трога[Трог - долина,
выглаженная ледником, с очень крутыми склонами.] - составляет гора в
форме правильного конуса, также почти целиком одетая в снежную мантию.
Только редкие палевые полосы обозначают скалистые кручи. Гора стоит на
широком фундаменте, каменные ступени которого гигантской лестницей
спускаются к дальнему концу озера...
От всей картины веяло той отрешенностью и холодной, сверкающей
чистотой, которая покорила меня в пути по Катунскому хребту. Я долго
стоял, всматриваясь в подлинное лицо алтайских белков, удивляясь
тонкой наблюдательности народа, давшего озеру имя "Дены-Дерь" - "Озеро
Горных Духов".
- Где вы нашли такое озеро? - спросил я. - Да и существует ли оно
на самом деле?
- Озеро существует, и, должен сказать, оно еще лучше в
действительности. Моя же заслуга - в правильном выражении сущности
впечатления, - ответил Чоросов. - Сущность эта мне недешево далась...
Ну а найти это озеро нелегко, хотя и можно, конечно. А вам зачем?
Небось на карте отметить понадобилось? Знаю вас!
- Просто побывать в чудесном месте. Ведь такую штуку увидишь - и
смерти бояться перестанешь.
Художник пытливо посмотрел на меня:
- А это верно у вас прозвучало: "Смерти бояться перестанешь". Вы
вот не знаете, наверно, какие легенды связаны у ойротов с этим озером.
- Должно быть, интересные, раз они так поэтично назвали озеро.
Чоросов перевел взгляд на картину:
- Вы ничего такого не заметили?
- Заметил. Вот тут, в левом углу, где гора конусом, - сказал я. -
Только извините, но тут мне краски совсем невозможными показались.
- А посмотрите-ка еще, повнимательней...
Я стал снова всматриваться, и такова была тонкость работы
художника, что чем больше я смотрел, тем больше деталей как бы
всплывало из глубины картины. У подножия конусовидной горы поднималось
зеленовато-белое облако, излучавшее слабый свет. Перекрещивающиеся
отражения этого света и света от сверкающих снегов на воде давали
длинные полосы теней почему-то красных оттенков. Такие же, только
более густые, до кровавого тона, пятна виднелись в изломах обрывов
скал. А в тех местах, где из-за белой стены хребта проникали прямые
солнечные лучи, над льдами и камнями вставали длинные, похожие на
огромные человеческие фигуры столбы синевато-зеленого дыма или пара,
придававшие зловещий и фантастический вид этому ландшафту.
- Не понимаю, - показал я на синевато-зеленые столбы.
- И не старайтесь, - усмехнулся Чоросов. - Вы природу хорошо
знаете и любите, но не верите ей.
- А сами-то вы как объясните эти красные огни в скалах,
сине-зеленые столбы, светящиеся облака?
- Объяснение простое - горные духи, - спокойно ответил художник.
Я повернулся к нему, но и тени усмешки не заметил на его
замкнутом лице.
- Я не шучу, - продолжал он тем же тоном. - Вы думаете, название
озеру только за неземную красоту дано? Красота-то красотой, а слава
дурная. Вот и я картину сделал, а ноги еле унес. В девятьсот девятом я
там был и до тринадцатого все болел...
Я попросил художника рассказать о легендах, связанных с озером.
Мы уселись в углу на широком диване, покрытом грубым желто-синим
монгольским ковром. Отсюда можно было видеть "Озеро Горных Духов".
- Красота этого места, - начал Чоросов, - издавна привлекала
человека, но какие-то непонятные силы часто губили людей, приходящих к
озеру. Роковое влияние озера испытал и я на себе, но об этом после.
Интересно, что озеро красивее всего в теплые, летние дни, и именно в
такие дни наиболее проявляется его губительная сила. Как только люди
видели кроваво-красные огни в скалах, мелькание сине-зеленых
прозрачных столбов, они начинали испытывать странные ощущения.
Окружающие снеговые пики словно давили чудовищной тяжестью на их
головы, в глазах начиналась неудержимая пляска световых лучей. Людей
тянуло туда, к круглой конусовидной горе, где им мерещились
сине-зеленые призраки горных духов, плясавшие вокруг зеленоватого
светящегося облака. Но, как только добирались люди до этого места, все
исчезало, одни лишь голые скалы мрачно сторожили его. Задыхаясь, едва
передвигая ноги от внезапной потери сил, с угнетенной душой,
несчастные уходили из рокового места, но обычно в пути их настигала
смерть. Только несколько сильных охотников после невероятных мучений
добрались до ближней юрты. Кто-то из них умер, другие долго болели,
потеряв навсегда былую силу и храбрость. С тех пор широко разнеслась
недобрая слава о Дены-Дерь, и люди почти перестали бывать на нем. Там
нет ни зверя, ни птицы, а на левом берегу, где происходят сборища
духов, и не растет ничего, даже трава. Я еще в детстве слышал эту
легенду, и меня давно тянуло побывать во владениях горных духов.
Двадцать лет назад я провел там два дня в полном одиночестве. В первый
день я не заметил ничего особенного и долго работал, делая этюды.
Однако по небу шли густые облака, меняя освещение, и мне не удавалось
схватить прозрачность горного воздуха. Я решил остаться еще на день,
заночевав в лесу, в полуверсте от озера. К вечеру я ощутил странное
жжение во рту, заставлявшее все время сплевывать слюну, и легкую
тошноту. Обычно я хорошо выносил пребывание на высотах и удивился,
почему на этот раз разреженный воздух так действует на меня.
Чудесное утро следующего дня обещало отличную погоду. Я поплелся
к озеру с тяжелой головой, испытывая сильную слабость, но вскоре
увлекся работой и забыл обо всем. Солнце порядком пригревало, когда я
закончил разработку этюда, впоследствии послужившего основанием для
картины, и отодвинул мольберт, чтобы бросить последний взгляд на
озеро.
Я очень устал, руки дрожали, в голове временами мутилось, и
подступала тошнота. Тут я увидел духов озера. Над прозрачной гладью
воды проплыла тень низкого облака. Солнечные лучи, наискось
пересекавшие озеро, стали как будто ярче после минутного затмения. На
удалявшейся границе света и тени я вдруг заметил несколько столбов
призрачного сине-зеленого цвета, похожих на громадные человеческие
фигуры в мантиях. Они то стояли на месте, то быстро передвигались, то
таяли в воздухе. Я смотрел на небывалое зрелище с чувством гнетущего
страха.
Еще несколько минут продолжалось бесшумное движение призраков,
потом в скалах замелькали отблески и вспышки кровавого цвета. А над
всем висело светящееся слабым зеленым светом облако в форме гриба...
Я вдруг почувствовал прилив сил, зрение обострилось, далекие
скалы будто надвинулись на меня, я различил все подробности их крутых
склонов. Схватив кисть, с дикой энергией я подбирал краски, стараясь
торопливыми мазками запечатлеть необыкновенную картину.
Легкий ветерок пронесся над озером, и мгновенно исчезли и облако,
и сине-зеленые призраки. Только красные огни в скалах по-прежнему
мрачно поблескивали, дробясь на воде в отбрасываемых скалами тенях.
Возбуждение, охватившее меня, ослабело, недомогание резко усилилось,
словно жизненная сила утекала с концов пальцев, державших палитру и
кисть. Предчувствие чего-то недоброго заставило меня торопиться. Я
закрыл этюдник и собрал свои пожитки, чувствуя, как страшная тяжесть
наваливается мне на грудь и голову...
Ветер над озером усиливался. Прозрачное голубое зеркало померкло.
Облака закрыли вершины гор, и яркие краски окружающего быстро
тускнели. Одухотворенная и чистая красота озера сменилась печальной
хмуростью, красные отблески на месте призраков погасли, и лишь темные
скалы чернели там среди пятен снега. Тяжелое дыхание со свистом
вырывалось из моей груди, когда я, борясь с упадком сил и давившей
меня тяжестью, повернулся спиной к озеру. Путь до места, где, по
уговору, ожидали меня мои проводники, отказавшиеся идти на Дены-Дерь,
я прошел как в смутном сне. Горы качались передо мной, приступы рвоты
приводили меня в полное изнеможение. Временами я падал и долго лежал,
не в силах подняться. Как я добрался до моих проводников, не помню, да
это и безразлично. Главное, что привязанный на спине ящик с этюдами
уцелел.
Проводники издалека увидели, что делается со мной. Они перенесли
меня к лагерю и положили на спину, подсунув под голову переметную
суму.
"Однако, ты пропадешь, Чорос", - тоном беспристрастного
наблюдателя заметил старший из проводников.
Я не умер, как видите, но долго чувствовал себя очень плохо.
Вялость и притупление зрения мешали жить и работать. Большую картину
"Дены-Дерь" я написал только год спустя, а эту отделывал все время
понемногу, когда встал на ноги. Как видите, правда об озере Дены-Дерь
и населяющих его горных духах далась мне недешево.
Чоросов умолк. Сквозь частый переплет большого окна виднелась
погруженная в сумерки долина. Крайне заинтересованный рассказом, я не
имел оснований не верить художнику, но в то же время не мог подыскать
никакого объяснения чудесным явлениям, запечатленным в красках его
произведения. Мы перешли в столовую. Яркая лампа-"молния" над столом
прогнала тень нереального, навеянного странным рассказом. Я не утерпел
и спросил, как разыскать Озеро Горных Духов на случай, если бы мне еще
раз представилась возможность побывать в тех местах.
- Ага, забрало вас это озеро! - улыбнулся Чоросов. - Что ж,
побывайте, если не боитесь. Записывайте.
Я достал из сумки записную книжку и карандаш.
- Место это в Катунском хребте, на его восточном конце. Это
глубокое ущелье между Чуйскими и Катунскими белками. Километрах в
сорока вверх по Аргуту от его устья, справа по течению, выходит речка
Юнеур. Это место приметно потому, что Аргут дает здесь кривун и устье
Юнеур а выходит в широкое плоское место. От устья его пойдете вверх по
Аргуту левым берегом, считайте так - километров шесть, и здесь, справа
по ходу, окажется небольшой ключ или речка, если хотите. Речка-то
небольшая, а долина очень широкая и глубоко уходит в Катунский хребет.
По этой долине вам и ехать. Место сухое, лиственницы большие,
раскидистые. Уже подниметесь высоко, когда встретите большой крутой
порог, с него водопад маленький, и тут долина повернет вправо. Дно
долины будет совсем плоское, широкое, и на нем - цепью - пять озер,
одно от другого где с полверсты, где с версту. Последнее, пятое озеро,
откуда дальше нет ходу, и будет Дены-Дерь. Вот и все. Только смотрите
не ошибитесь ущельями, а то там и долин, и озер много... Да, вот
вспомнил, хорошая примета! В устье ключа, куда повернете с Аргута,
будет небольшое болотце; на краю его, налево, стояла огромная сухая
лиственница без сучьев, с двойной вершиной, как чертовы вилы. Если еще
уцелела, по ней узнаете.
Я записал указания Чоросова, не подозревая того значения, которое
имели они впоследствии.
Утром я просматривал работы Чоросова, но ни одна не шла в
сравнение с "Дены-Дерь". Понимая большую ценность картины, а не
решался даже намекнуть на возможность приобрести ее при моих весьма
скромных средствах. Я купил два наброска снежных гор да еще получил в
подарок маленький рисунок пером, где мои любимые лиственницы были
изображены с глубоким знанием характера дерева.
На прощанье Чоросов сказал мне:
- Вижу, как вы к "Дены-Дерь" присматриваетесь, но эту вам
подарить не могу. Я подарю вам этюд, сделанный мной на озере. Только,
- он помолчал немного, - это уже после того, как помру, сейчас мне
расстаться с ним трудно. Ну, не огорчайтесь, это будет скоро... вам
перешлют, - серьезно, со смущающей бесстрастностью, добавил художник.
Пожелав Чоросову долгой жизни, а себе - скорой встречи с ним, я
сел на коня, и судьба, как оказалось, навсегда разъединила нас.
Я не скоро попал на Алтай. Четыре года прошло в напряженной
работе, а на пятый я временно выбыл из строя. Жестокий
ревматизм - профессиональная болезнь таежников - на полгода свалил
меня, а потом пришлось возиться с ослабевшим сердцем.
Устав от вынужденного безделья и скуки, я бежал с южного курорта
в хмурый, но милый Ленинград. По предложению главка я занялся ртутным
месторождением Сефидкана в Средней Азии. В солнечной суши Туркестана я
надеялся выгнать одолевшую меня хворь и вернуться к унылой дикости
Севера, навсегда пленившей меня. В этой привязанности я был однолюбом
и с трудом преодолевал приступы острой тоски по Сибири.
В один из теплых весенних вечеров, когда я сидел за микроскопом у
себя дома, принесли посылку, которая больше огорчила, чем обрадовала
меня. В плоском ящичке из гладких кедровых досок лежал этюд
"Дены-Дерь" как знак того, что художник Чоросов окончил свою трудовую
жизнь. Достаточно было мне снова увидеть "Озеро Горных Духов", как на
меня нахлынули воспоминания.
Далекая и недоступная красота Дены-Дерь наполнила меня тревожной
грустью. Стараясь рассеять печаль работой, я установил под микроскопом
новый шлиф рудной породы из Сефидкана. Привычной рукой я опустил тубус
с винтом кремальеры, настроил фокус микрометром и углубился в изучение
последовательности кристаллизации ртутной руды. Шлиф - отполированная
пластинка породы - представлял собой почти чистую киноварь, и с его
изучением дело не ладилось. Тонкие оттенки цветов, отраженные от
шлифа, скрадывались электрическим светом. Я заменил
опак-иллюминатор[Опак-иллюминатор - специальный прибор в микроскопе
для наблюдения минералов в отраженном свете.] сильвермановским для
косого освещения и включил лампу дневного света - превосходную
выдумку, заменяющую солнце в суженном мире микроскопа...
Озеро Горных Духов продолжало стоять перед моим внутренним
взором, и я сначала даже не удивился, увидев в микроскопе
кроваво-красные отблески на фоне голубоватой стали, так поразившие
меня в свое время на картине художника. Секундой позже до сознания
дошло, что я смотрю не на картину, а наблюдаю внутренние рефлексы
ртутной руды. Я повернул столик микроскопа, и кроваво-красные отблески
замигали, потухая или переходя в более глубокий коричневато-красный
тон, в то время как большая часть поверхности минерала продолжала
отливать холодной сталью. Взволнованный предчувствием еще не
родившейся догадки, я направил луч осветителя с дневным светом на этюд
"Озера Горных Духов" и увидел в скалах у подножия конусовидной горы
оттенки цветов, в точности сходные с только что виденным под
микроскопом.
Я поспешно схватил цветные таблицы, и тут оказалось, что цвета с
формулами...
Впрочем, зачем приводить здесь самые формулы? Скажу только, что
для науки, изучающей руды различных металлов и
металлы, - минералографии - созданы цветные таблицы тончайших оттенков
всех мыслимых цветов, которых насчитывается около семисот. Каждый из
оттенков имеет свое обозначение, сумма оттенков составляет формулу
минерала. Так вот, оказалось, что краски Чоросова в его изображении
местопребывания горных духов по этим таблицам точно соответствуют
оттенкам киновари в разных условиях освещения, углах падения и всей
прочей сложной игры света, в науке, называемой интерференцией световых
волн. Тайна озера Дены-Дерь вдруг стала мне ясной. Я только
недоумевал, почему подобного рода догадка не пришла давно, еще там, в
горах Алтая.
Я вызвал по телефону такси и вскоре подъезжал к ограде, за
которой светились большие окна химической лаборатории. Мой
знакомый - химик и металлург - был еще здесь.
- А, сибирский медведь! - приветствовал он меня. - Зачем
пожаловал? Опять срочный анализ?
- Нет, Дмитрий Михайлович, я к вам за справкой. Что вы знаете
замечательного о ртути?
- О, ртуть - металл столь замечательный, что книгу толстую
написать можно! Что нужно-то, растолкуйте яснее.
- Да вот, ртуть кипит при трехстах семидесяти градусах, а
испаряется при скольких?
- Всегда, дорогой инженер, за исключением сильного мороза.
- Значит, летуча?
- Необычайно летуча для своего удельного веса. Запомните: при
двадцати градусах тепла в кубометре насыщенного ртутными парами
воздуха - пятнадцать сотых грамма, а при ста градусах - уже почти два
с половиной грамма.
- Еще вопрос: ртутные пары сами светятся или нет и каким цветом?
- Сами не светятся, но иногда, при сильной концентрации в
проходящем свете, дают сине-зеленоватые оттенки. А при электрических
разрядах в разреженном воздухе светятся зеленовато-белым...
- Все ясно. Большущее спасибо!
Через пять минут я звонил у дверей моего врача. С встревоженным
видом добрый старик сам вышел в переднюю, узнав мой голос.
- Что случилось? Опять сердце пошаливает?
- Нет, в порядке. Я на минутку. Скажите, каковы главные симптомы
отравления ртутными парами?
- М-м, вообще ртутью - слюнотечение, рвота, а вот насчет паров
сейчас посмотрю... Заходите.
- Да нет, я на минуточку. Посмотрите скорее, дорогой Павел
Николаевич!
Старик ушел в кабинет и через минуту вернулся с раскрытой книгой
в руках.
- Вот видите, пары ртути: падение кровяного давления, сильное
возбуждение психики, учащенное, прерывистое дыхание, а дальше - смерть
от паралича сердца.
- Вот это великолепно! - не удержался я.
- Что великолепно? Такая смерть?
Но я только засмеялся, мальчишески радуясь недоумению доктора, и
сбежал с лестницы. Теперь я знал, что весь ход моих мыслей безусловно
верен.
Вернувшись домой, я позвонил начальнику своего главка и сообщил,
что в интересах нашей работы мне необходимо немедленно ехать на Алтай.
Я попросил отпустить со мной Красулина, молодого дипломника,
физическая сила и хорошая голова которого были очень нужны мне при
моем все еще болезненном состоянии.

В середине мая уже можно было беспрепятственно достигнуть озера.
Как раз в это время я и вышел из селения Иня на Чуйском тракте с
Красулиным и двумя опытными таежниками-рабочими.
Я помнил все наставления покойного художника о предстоящем пути,
и, главное, в боковом кармане у меня лежала старая, истрепанная
полевая книжка с маршрутом, записанным со слов Чоросова.
Когда мой маленький отряд раскинул вечером палатку на сухой рели
в устье долины, против похожей на вилы сухой лиственницы, я не без
волнения почувствовал, что завтра будет подтверждена правильность моих
предположений, верен ли путь разума через фантазию или я выдумал нечто
еще более невероятное, чем сказочные Духи художника-ойрота. Красулину
передалось мое волнение, и он подсел ко мне на бугорок, где я
задумчиво созерцал рогатую лиственницу.
- Владимир Евгеньевич, - тихо начал он, - помните, вы обещали
рассказать о цели нашей поездки, когда попадем в горы.
- Я надеюсь не позднее чем завтра обнаружить крупное
месторождение ртути, может быть, частично самородной. Завтра увидим,
прав я или нет. Вы знаете, что ртуть встречается обычно в своих
месторождениях в рассеянном виде, в малых концентрациях. Большое
месторождение с богатым содержанием ртути известно только одно в
мире - это...
- ...Альмадена в Испании, - подсказал Красулин.
- Да, уже много веков Альмадена снабжает ртутью полмира. Один раз
там было найдено крохотное озеро чистой ртути. Так вот, я рассчитываю
найти нечто подобное. Что здесь целые утесы чуть ли не целиком состоят
из киновари, в этом я убежден, если только...
- Но, Владимир Евгеньевич, если мы откроем такое месторождение,
это переворот в ртутной экономике!
- Конечно, дорогой! Ртуть - важнейший металл для электротехники и
медицины. Ну а теперь - спать, спать! Завтра поднимемся еще затемно.
Кажется, день будет пасмурный, а нам это и нужно.
- Почему так важен пасмурный день? - спросил Красулин.
- Потому что я не хочу отравить всех вас да и сам отравиться.
Пары ртути не шутка. Доказательство хотя бы в том, что открытие этого
месторождения задержалось на сотни лет именно из-за гибельных свойств
ртутных паров. Завтра мы сразимся с горными духами Дены-Дерь, а там
видно будет...
Дымка розового тумана заволокла хребты. В долине стемнело. Только
острые вершины белков еще долго светились в невидимых нам лучах
солнца. Потом они потухли. Пепельная завеса скрыла горы. Сверкнули
затуманенные пасмурным небом звезды. Я все еще сидел у костра, но в
конце концов поборол свое волнение к улегся спать.
Все события следующего дня запомнились мне почему-то в отрывках.
Отчетливо врезалось в память обширное, совершенно плоское дно
долины между третьим и четвертым озерами. Середина долины лежала
ровным зеленым ковром мшистого болота, без единого деревца, а по краям
высились большие кедры. Лишенные ветвей с одной стороны, кедры тянули
могучие ветви в сторону Озера Горных Духов, как мрачные флаги на
высоких столбах. Низкие, хмурые облака быстро проносились над кедрами,
словно торопясь к таинственному озеру.
Четвертое озеро было невелико и кругло. Из голубовато-серой воды,
покрытой пыльной дымкой ряби, торчала гряда острых камней.
Перебравшись через них, мы попали в густые заросли кедрового сланца, и
еще через десять минут я стоял на берегу Озера Горных Духов. Пепельный
цвет печали лежал на воде и снежных склонах горной цепи. Тем не менее
я сразу же узнал в нем храм горного духа, поразивший мое воображение
несколько лет назад в студии Чоросова.
Добраться до отливающих сталью скал у подножия конусовидной горы
оказалось нелегкой задачей. Но все трудности были нами мгновенно
забыты, когда геологический молоток, звеня, отбил от ребра утеса
первый тяжелый кусок киновари. Дальше скалы понижались скошенными
ступенями к небольшой впадине, над которой вился легкий дымок. Впадину
заполняла мутная горячая вода. Вокруг из глубоких расселин били
горячие ключи, окутывая туманом края впадины.
Я поручил Красулину глазомерную съемку рудного участка, а сам
двинулся вместе с рабочими сквозь пелену тумана к подошве горы.
- Что это там, товарищ начальник? - спросил вдруг рабочий.
Я взглянул в указанном направлении. Наполовину скрытое каменистой
грядой, блестело тусклым и зловещим блеском ртутное озерко - моя
воплощенная фантазия. Поверхность озерка казалась выпуклой. С
непередаваемым волнением склонился я над его упругой поверхностью и,
погружая руки в ускользающую и неподатливую жидкость, думал о
нескольких тысячах тонн жидкого металла - моем подарке Родине.
Прибежавший на мой зов Красулин застыл в немом восхищении. Однако
пришлось умерить восторги и поторапливать своих спутников в выполнении
необходимой работы. Уже чувствовались тяжесть в голове и жжение во
рту - зловещие признаки начинающегося отравления. Я защелкал направо и
налево "лейкой", рабочий наполнил фляги ртутью из озерка. Красулин и
второй рабочий спешно обмеряли выходы рудных пород и размеры озерка.
Казалось, все было готово с молниеносной быстротой, тем не менее
обратно мы шли медленно, вяло, борясь с усиливающимся чувством
угнетения и страха. Пока мы с трудом огибали озеро по левому берегу,
облака разошлись, и нашим глазам открылся граненый алмазный пик. Косые
солнечные лучи прорвались сквозь ворота дальнего ущелья, вся долина
Дены-Дерь наполнилась искрящимся прозрачным светом. Обернувшись, я
увидел сине-зеленые призраки, мелькавшие в недавно покинутом нами
месте. К счастью, берег постепенно выравнивался, и мы скоро добрались
до лошадей.
- Гони, ребята! - вскричал я, поворачивая своего коня.
В тот же день мы спустились по долине до второго озера. В
наступивших сумерках протянутые нам навстречу ветки кедров как бы
грозились, пытаясь задержать нас.
Ночью мы чувствовали себя неважно, но, в общем, все обошлось
благополучно.
Остается сказать немного. Волшебное озеро дало и дает теперь
Советскому Союзу такое количество ртути, что обеспечивает все
потребности нашей многосторонней промышленности.
А я навсегда сохранил признательную память о правдивом художнике,
бесстрашном искателе души гор.

1942 - 1943